– Счастливый. А с виду не скажешь.
– Это от того, что я старый и толстый.
– Ты смешной.
– Совершенно не похож на романтический персонаж поэтического плана, правда? Это от того, что я слишком много времени работаю. Вот и толстый. И душой совсем зачерствел, можно сказать – засох, сидя на стуле. Дышу душной пылью чужих рукописей. Но не могу отказаться. Чем-то надо себя питать. Как-то добывать кусок хлеба. И не с кем не поспоришь. Прав тот, кто платит. Иной раз хочется сказать: «Хватит!» «Прекратите таскать всякую бредятину!». Но потом подумаешь, ведь это мои кормильцы. Чем больше бездарных авторов, чем больше этих серных посредственностей, тем я нужнее. И смиряешься. Хотя иной раз голова идет кругом. Но читателям, этой публике вокруг нас, этой тупой толпе, нравятся эти бессмысленные опусы. Издателю тоже нравятся. Каждая глупость увеличивает тираж. Глупость тянется к глупости, питается глупостью и порождает новую глупость. И чем дальше, тем больше. Особенно в нашей стране. Поэтому я работаю. День ото дня. Месяц за месяцем. От зарплаты к зарплате.
– И не хочешь все бросить?
– А что я еще умею?..
– Может быть, что-нибудь еще умеешь?
– Еще я умею ворчать. Но за это деньги не платят.
– Ты любишь деньги?
– Не то, что люблю. Просто это такая жизненная необходимость. Каждый раз их оказываться меньше, чем приходится надеяться. Поэтому я привык соизмерять свои желания со своими возможностями. Иногда от этого становится грустно.
– Тебе надо денег?
– В данный момент они нужны для того, что бы сделать тебе еще что-нибудь приятное. И мне грустно от того, что в данный момент у меня их не так много, как того хотелось бы.
– Хорошо. Стой здесь, – неожиданно приказала она, прислонив его к серой стене между каким-то кафе и «Булочной», – Возьми мою шляпку. Держи двумя руками. Крепче. Улыбайся.
Устремленный на него взгляд был пронзительный и властный, проникающий в самую глубину души. Сразу захотелось безотчетно следовать за ним, плыть по указанному направлению, плавно покачиваясь на мелодии ее голоса…
Мимо проходили серые длинные тени, взмахивали гибкими крыльями и что-то роняли в глубину шляпы, делали медленный пируэт и, танцуя, исчезали в малиновом мареве…
Когда он очнулся от наваждения, то с изумлением обнаружил в своих руках соломенную панамку полную различных денежных купюр.
– Что это? – воскликнул он.
– Деньги, – улыбнулась она, – Тебе нужны были деньги? Получай.
– Ты смеешься? Неужели я похож на нищего? Это какая-то шутка?
– Конечно, – согласилась она.
– Как это получилось?.. Я ничего не понял… Так быстро, и так много… Мне чтобы столько заработать целый месяц на работу ходить нужно…
– Подумаешь, ерунда какая. Каждый день ходить работу, как это, должно быть, скучно. Из-за вот этих вот денег? Если мне что-нибудь нужно, то я просто беру. Говорю, что мне нужно. И все.
– И что мне теперь с ними делать? – в недоумении покачал он панамкой.
– Что хочешь. Можешь сунуть их в портфель. Ну, чего стоишь? – он послушно смял рукой пеструю бумажную массу в рыхлый комок и спрятал на дне портфеля, а она продолжала, – И вообще… Я не люблю спорить. Не люблю, когда мне возражают. Я никогда ни с кем не спорю. Просто говорю, и все соглашаются.
– Как можно с вами спорить? Я тоже соглашаюсь. Хотя сам удивляюсь почему, – признался он, ощущая в себе прочно укоренившееся, необычное, непреодолимое желание беспрекословно подчиняться во всем этой женщине.
– Вот так всегда и происходит. Скучно.
– Почему скучно?
– Скучно делать, что хочешь. Только мой кот всегда делает только то, что ему нравиться. Даже я не могу его заставить. Захочет лежать и лежит. И будет лежать. Захочет гулять и пойдет. Захочет играть и попробуй, возрази. Может быть, поэтому он мне и нравиться. Кстати, хочу мороженного.
Пока Иван Моисеич опорожнял бумажник на стоимость двух порций самого дорогого мороженного, она успела рассказать про своего кота еще несколько не менее поучительных историй.
Время незаметно приблизилось к вечеру. Рабочий день давно закончился. Но домой совершенно не хотелось, как не хотелось расставаться с новой очаровательной знакомой. Длительная прогулка совершенно не утомила. Даже наоборот, необычайно взбодрила, наполнила забытым ощущением молодости и силы.
Мило беседуя, вышли на набережную реки Фонтанки. Свернули направо. Иван Моисеич испытывал приятное возбуждение. Чем дольше он находился возле нее, тем сильнее охватывало его желание следовать за нею, быть рядом с нею, обладать ею. Чтобы произвести наилучшее впечатление он пустил в ход весь немудрящий арсенал шуток и глубокомысленных изречений, старательно демонстрировал свои физические возможности и душевные качества, приукрасив их проявление жизненными ситуациями. Он чувствовал, что понравился, что выпущенные стрелы обаяния не пролетают мимо, что она не случайно выбрала его и теперь не отпускает и ведет за собой с явным намерением не прерывать их случайного знакомства. И это придавало надежду в конце долгого путешествия ощутить прохладную свежесть уединения, приблизиться к ней, охватить стройную талию крепкими руками, зубами стянуть с нее ароматные влажные трусики и раствориться в беспредельности наслаждения.
Сладостные фантазии, обгоняя друг друга, кружили воображение, подгоняя вперед пружинистые ноги и разболтавшийся язык. Если бы до этого кто-нибудь сказал, что он может быть настолько говорлив, то он вряд ли, в силу своего жизненного опыта, поверил бы такому человеку. И ни за что не согласился бы с утверждением, что увлечение случайной женщиной способно привести к столь необычному поведению. Он теперь походил больше на восторженного юнца, на влюбленного в госпожу пажа, чем на того степенного уравновешенного господина, коим явил себя на пляже в первые минуты знакомства.
Он мотыльком вился вокруг, декламировал стихи, то и дело взмахивая портфелем, словно крылом, губами наигрывал мелодии известных оперетт, подпрыгивал и оттаптывал балетные партии, являя новые грани своих талантов и одаренностей.
– Вот здесь я живу, – кивнула она в сторону серого пятиэтажного дома, готической архитектуры.
– Окна не на помойку? – пошутил он.
– Нет. На отель, – ответила она, указав в сторону гостиницы «Адмиралтейская».
– Приятный домик, смахивает под старину. Такой же средневеково-загадочный. Чувствуется, что здесь происходят необычные явления. Вы случаем не алхимик? Не окна ли вашей таинственной лаборатории скрываются под этой готической крышей?
– Какой ты глупый.
* * *
Тихая, скромная, белая ночь. Влажная мостовая. Шуршание шин одиноких машин. Пушистые облака.
Иван Моисеич сидел на скамейке возле ночного кафе. До открытия метро оставалось часов пять. На душе было противно…
А как хорошо все начиналось. Он проводил ее до самого дома, можно сказать, к самой квартире. Сумрачная тихая лестница. Пролет за пролетом до четвертого этажа. Она приложила к стеклянной панельке на стене, расположенной возле кнопки звонка, большой палец. Замок тихо щелкнул. Дверь плавно отворилась. Прихожая оказалась просторной и прохладной. Приятный полумрак, озорные глаза…
«Какой необычный замок», – заметил он.
«Спасибо, что проводил, – ответила она, – Я, наверное, наговорила кучу глупостей?»
«Что вы. Мне было так приятно. Я готов слушать их целыми днями».
«Я не могу тебе дать то, что ты хочешь. Но думаю, этот вечер ты запомнишь надолго».
«Я буду помнить его всю жизнь…»
Все далее происходящее всплывало в мозгу Ивана Моисеича словно дурной сон. Вернее некий лихорадочный кошмар, гнусное наваждение, плод больной фантазии озабоченного гинеколога. Уродливые гадкие образы отвратительными картинами медленно протекали перед его взором. Он настойчиво отталкивал их от себя, отрицая всякое свое к ним отношение, но они навязчиво прилипали прямо к мозгам, копошась в них, словно черви в выгребной яме.
«Этого не могло быть, – твердил он себе, – Это не могло быть никогда».
Но память с тошнотворной настойчивостью очередного желудочного приступа возвращала истерзанному рассудку новую яркую подробность, повергая сознание в полное смятение и растерянность.
Квадратная высокая комната. Скромная мебель, мягкие ковры. Ничего лишнего, но все словно чужое, слишком чистое.
Он сидит на диване перед открытым окном. Под рукой прохладная шершавая кожа портфеля. С улицы веет теплом. Плавно покачивается зеленая ветка пыльного дерева… Смеркается… Где он?.. Кого ждет?..
Вошла Аня с подносом чашек и вазочек. Села радом, разлила чай по чашкам. Разговор ни о чем, ради общения… Неожиданно, он словно безумный набросился на нее и овладел ею прямо на диване, среди опрокинутой посуды.
Он помнит, как рвал на ней одежду, и как она льнула к нему всем своим дрожащим, волнующим телом, обуреваемая порывом ответной страсти. Никогда еще он не имел такого сильного влечения. Дыхание перехватило, в голове все смешалось, сердце отбойным молотком проламывало грудь, пальцы вонзались в жаркую плоть. Освобожденное от оков стягивающих одежд тело подмяло её под себя. Обвило руками. Прижало к себе. Слилось и сплелось с ней воедино. Он яростно целовал ее. Целовал так, как не целовал ни когда и ни кого, страстно, самозабвенно, всепроникающе и неистово…
